Неточные совпадения
— дворянин
учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Долго бился с нею Григорий Александрович; между тем
учился по-татарски, и она
начинала понимать по-нашему.
Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время
учиться по охоте своей, а не то что с палкой в руке говорить: «
Учись!» Черт знает, с которого конца
начинают!..
— Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети не играют, а
учатся. Они все
учатся,
учатся и никогда не
начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну.
— Да, — заметил Николай Петрович, — он самолюбив. Но без этого, видно, нельзя; только вот чего я в толк не возьму. Кажется, я все делаю, чтобы не отстать от века: крестьян устроил, ферму завел, так что даже меня во всей губернии красным величают; читаю,
учусь, вообще стараюсь стать в уровень с современными требованиями, — а они говорят, что песенка моя спета. Да что, брат, я сам
начинаю думать, что она точно спета.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда
учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе
начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
— Нет, ты, Фиона Митревна, послушай! — кричит Усов. — Приехал в Васильсурск испанец дубовую клепку покупать, говорит только по-своему да по-французски. Ну, Васильсурску не
учиться же по-испански, и
начали испанца по-русски учить. Ну, знаешь, и — научили…
Она ничуть не считается с тем, что у меня в школе
учатся девицы хороших семейств, — заговорила мать тоном человека, у которого
начинают болеть зубы.
Клим подумал, что мать, наверное, приехала усталой, раздраженной, тем приятнее ему было увидеть ее настроенной бодро и даже как будто помолодевшей за эти несколько дней. Она тотчас же
начала рассказывать о Дмитрии: его скоро выпустят, но он будет лишен права
учиться в университете.
Обломов не
учился любви, он засыпал в своей сладостной дремоте, о которой некогда мечтал вслух при Штольце. По временам он
начинал веровать в постоянную безоблачность жизни, и опять ему снилась Обломовка, населенная добрыми, дружескими и беззаботными лицами, сиденье на террасе, раздумье от полноты удовлетворенного счастья.
Начнет со мной разговаривать, расспрашивает меня, где я
учился, как живу, кто мои родные, к кому я езжу?
Хозяйство Савельцевых окончательно процвело. Обездолив крестьян, старик обработывал уже значительное количество земли, и доходы его росли с каждым годом. Смотря на него, и соседи стали задумываться, а многие
начали даже ездить к нему под предлогом
поучиться, а в сущности — в надежде занять денег. Но Абрам Семеныч, несмотря на предлагаемый высокий процент, наотрез всем отказывал.
Девичий гомон мгновенно стихает; головы наклоняются к работе; иглы проворно мелькают, коклюшки стучат. В дверях показывается заспанная фигура барыни, нечесаной, немытой, в засаленной блузе. Она зевает и крестит рот; иногда так постоит и уйдет, но в иной день заглянет и в работы. В последнем случае редко проходит, чтобы не раздалось, для
начала дня, двух-трех пощечин. В особенности достается подросткам, которые еще
учатся и очень часто портят работу.
У С. И. Грибкова
начал свою художественную карьеру и Н. И. Струнников, поступивший к нему в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же как и все, был «на побегушках», был маляром, тер краски, мыл кисти, а по вечерам
учился рисовать с натуры. Раз С. И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
Я тогда
учился еще в пансионе и только
начинал знакомиться с русской грамматикой (по — польски я говорил и писал тогда лучше).
Англичане еще более стали удивляться и
начали накачивать вином и Левшу и курьера и так целые три дня обходилися, а потом говорят: «Теперь довольно». По симфону воды с ерфиксом приняли и, совсем освежевши,
начали расспрашивать Левшу: где он и чему
учился и до каких пор арифметику знает?
Он
начал меня учить чистописанию, или каллиграфии, как он называл, и заставил выписывать «палочки», чем я был очень недоволен, потому что мне хотелось прямо писать буквы; но дядя утверждал, что я никогда не буду иметь хорошего почерка, если не стану правильно
учиться чистописанию, что наперед надобно пройти всю каллиграфическую школу, а потом приняться за прописи.
— Ты, ангел мой, женщина очень умная, —
начал он, — но пишешь ужасно безграмотно, и почерк у тебя чрезвычайно дурной, как-то невыписавшийся; тебе надобно
поучиться писать!
Потом взял меня, поставил подле себя,
начал по голове гладить и спрашивать:
училась ли я чему-нибудь и что я знаю?
— Грамоте
учусь! — всхлипнув, сказала она. — Сорок лет, а я только еще грамоте
учиться начала…
— Теперь я буду продолжать с вами прерванный разговор, — продолжал он, когда мальчик ушел, — вы
начали, кажется, с вопроса,
учился ли я чему-нибудь, и я отвечал вам, что, точно, был в выучке.
Верочка
начала ходить в пансион и
училась прилежно. Все, что могли дать ей Жасминов, Гиацинтов и проч., она усвоила очень быстро. Сверх того, научилась танцевать качучу, а манерами решительно превзошла всех своих товарок. Это было нечто до такой степени мягкое, плавное, но в то же время не изъятое и детской непринужденности, что сама Софья Михайловна удивлялась.
Дети между тем здоровеют на чистом воздухе; старший сынок уж
учиться начал — того гляди, и вплотную придется заняться им.
— Интереснее всего было, — продолжал Калинович, помолчав, — когда мы
начали подрастать и нас стали учить: дурни эти мальчишки ничего не делали, ничего не понимали. Я за них переводил, решал арифметические задачи, и в то время, когда гости и родители восхищались их успехами, обо мне обыкновенно рассказывалось, что я
учусь тоже недурно, но больше беру прилежанием… Словом, постоянное нравственное унижение!
Между прочим, подходило понемногу время первого для фараонов лагерного сбора. Кончились экзамены. Старший курс перестал
учиться верховой езде в училищном манеже. Господа обер-офицеры стали мягче и доступнее в обращении с фараонами. Потом курсовые офицеры
начали подготовлять младшие курсы к настоящей боевой стрельбе полными боевыми патронами. В правом крыле училищного плаца находился свой собственный тир для стрельбы, узкий, но довольно длинный, шагов в сорок, наглухо огороженный от Пречистенского бульвара.
А.П. Сухов, которому к этому времени исполнилось двадцать шесть лет, оставил богомаза, нанял комнатку за три рубля в месяц на Козихе и принялся за работу. Читал,
учился по вечерам,
начав с грамматики, а днем писал образа по заказу купцов.
— Напротив, весьма возможно, да вы уж и
начали ею быть!.. Продолжайте с тем же рвением, какое теперь у вас,
учиться, молитесь, думайте, читайте указанные вам книги и потом выйдите замуж за масона!
— С самого
начала надо
учиться, — тоном старшей, но слегка от этого краснея, сказала Марта.
«Для
начала, — думал Передонов, — надо выбрать начальство попроще и там осмотреться, принюхаться, — видно будет, как относятся к нему, что о нем говорят». Поэтому, решил Передонов, всего умнее
начать с городского головы. Хотя он — купец и
учился всего только в уездном училище, но все же он везде бывает, и у него все бывают, и он пользуется в городе уважением, а в других городах и даже в столице у него есть знакомые, довольно важные.
Он благоразумно бросил все свои надежды на Татьяну Ивановну и
начал понемногу
учиться сельскому хозяйству.
Начинаю вам теперь мой университетский анекдот: отчего я хорошо
учился, но не доучился.
До восемнадцати лет дома у гувернантки
учился, пока ее обнимать
начал, а ничему не выучился; в гимназию в первый класс по девятнадцатому году отдали и через пять лет из второго класса назад вынули.
Учиться читать я
начал лет пяти. Дед добыл откуда-то азбуку, которую я помню и сейчас до мелочей. Каждая буква была с рисунком во всю страницу, и каждый рисунок изображал непременно разносчика: А (тогда написано было «аз») — апельсины. Стоит малый в поддевке с лотком апельсинов на голове. Буки — торговец блинами, Веди — ветчина, мужик с окороком, и т.д. На некоторых страницах три буквы на одной. Например...
— Помощник машиниста, Васька Краснощеков… Вот возьми с него пример: пятнадцати лет
начал грамоте
учиться, а в двадцать восемь прочитал черт его знает сколько хороших книг, да два языка изучил в совершенстве… За границу едет…
— Ну, говорю ведь — не был! Экой ты какой… Разве хорошо — разбойником быть? Они… грешники все, разбойники-то. В бога не веруют… церкви грабят… их проклинают вон, в церквах-то… Н-да… А вот что, сынок, —
учиться тебе надо! Пора, брат, уж… Начинай-ка с богом. Зиму-то проучишься, а по весне я тебя в путину на Волгу с собой возьму…
В этом доме Нестор Долинский
начал только
учиться.
— Милый мой! —
начал тонкий после лобызания. — Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щеголь! Ах ты, господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь… Это вот моя жена, Луиза, урожденная Ванценбах… лютеранка… А это сын мой, Нафанаил, ученик третьего класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе
учились!
В
начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и
учился не за морем, а в Московской академии.
В
начале семидесятых годов я уезжал
учиться в Петербург и перед отъездом зашел проститься с Николаем Матвеичем. Это было в
начале осени. У Николая Матвеича сидел в гостях его друг Емелька. Старики показались мне как-то особенно грустными. Дело скоро разъяснилось. Емелька взял стоявшее в углу пистонное ружье и, взвешивая на руке, проговорил...
Я
начал опять вести свою блаженную жизнь подле моей матери; опять
начал читать ей вслух мои любимые книжки: «Детское чтение для сердца и разума» и даже «Ипокрену, или Утехи любословия», конечно не в первый раз, но всегда с новым удовольствием; опять
начал декламировать стихи из трагедии Сумарокова, в которых я особенно любил представлять вестников, для чего подпоясывался широким кушаком и втыкал под него, вместо меча, подоконную подставку; опять
начал играть с моей сестрой, которую с младенчества любил горячо, и с маленьким братом, валяясь с ними на полу, устланному для теплоты в два ряда калмыцкими, белыми как снег кошмами; опять
начал учить читать свою сестрицу: она
училась сначала как-то тупо и лениво, да и я, разумеется, не умел приняться за это дело, хотя очень горячо им занимался.
Сначала она уверяла меня, что это так, что это ничего не значит; но скоро в ее разговорах со мной я
начал слышать, как сокрушается она о том, что мне не у кого
учиться, как необходимо ученье мальчику; что она лучше желает умереть, нежели видеть детей своих вырастающих невеждами; что мужчине надобно служить, а для службы необходимо
учиться…
Вершинин. Да.
Учился в Москве и
начал службу в Москве, долго служил там, наконец получил здесь батарею — перешел сюда, как видите. Я вас не помню, собственно, помню только, что вас было три сестры. Ваш отец сохранился у меня в памяти, вот закрою глаза и вижу как живого. Я у вас бывал в Москве…
Шестнадцати лет
начинает он
учиться сложению, которое называет адицое; правописания у него нет никакого; мало того, г. Устрялов свидетельствует, что тетради эти писаны рукою нетвердою, очевидно непривычною, и дают заметить, что Петр в это время едва мог еще, с очевидным трудом, выводить буквы (стр. 19).
Необходимость распространить в народе просвещение, и именно на европейский манер, чувствовали у нас
начиная с Иоанна Грозного, посылавшего русских
учиться за границу, и особенно со времени Бориса Годунова, снарядившего за границу целую экспедицию молодых людей для наученья, думавшего основать университет и для того вызывавшего ученых из-за границы.
Чтоб избавить себя от их насмешек, я нарочно
начал как можно лучше
учиться и пробился в число самых первых.
Вместо того, чтоб разгорячиться, он весьма хладнокровно
начал подсмеиваться над Загоскиным; сказал, между прочим, что с малолетными и с малоумными о Шекспире не говорят; что вся русская литература, в сравнении с английской, гроша не стоит и что такому отсталому народишку, как русский, надобно еще долго жить и много
учиться, чтобы понимать и ценить Шекспира.
Пока я рассказывал Мухоедову свою историю, он все время дремал и оживился только тогда, когда речь зашла о нынешней молодежи, по отношению к которой мы были уже «отцами», потому что
учились в университете в горячую пору
начала шестидесятых годов.
Феоктиста Саввишна, внимательно осмотрев Павла,
начала с ним разговаривать, вероятно, для узнания его умственных способностей; она сначала спросила его о матери, а потом и пошла допытываться — где он, чему и как
учился, что такое университет, на какую он должность кандидат; и вслед за тем, услышав, что ученый кандидат не значит кандидат на какую-нибудь должность, она очень интересовалась знать, почему он не служит и какое ему дадут жалованье, когда поступит на службу.
Ещё когда минуло мне шесть лет,
начал Ларион меня грамоте учить по-церковному, а через две зимы у нас школу открыли, — он меня в школу свёл. Сначала я несколько откачнулся от Лариона.
Учиться понравилось мне, взялся я за книжки горячо, так что он, бывало, спросит урок у меня и, прослушав, скажет...
Правда, что я не имел времени хорошенько подумать о ней: то ружье
учился чистить, то ремни белить, то маршировать, и все — вот мучение было! —
начинать с левой ноги…